Когда сентябрь уже клонится долу, в курских краях это сезон уборки картофеля.
Ведь картофель тогда, в послевоенные годы, был стратегическим ресурсом у крестьян.
Его урожай делили на три неравные части: самую большую - на продажу, как правило, в Донбасс, где очень ценили "курскую рассыпуху".
Вторая часть - неприкасаемый запас - к весне, "на семена".
И третья часть, что осталось - на еду.
Как правило, в эти дни стояла прекрасная погода. Нынче она зовется "бархатным сезоном".
А тогда просто была ранняя осень: теплынь, летит паутина.
И, почему-то, необыкновенно прозрачным становился воздух.
И было слышно, особенно к вечеру, как стучит картофель, который бросали в ведра не только у нас, но и на соседних огородах.
Была в те времена незабываемая традиция - печь картошку в костре, разводимом прямо на убранных грядках.
Мы, дети, не могли дождаться этой божественной минуты - достать из прогоревшего костра картофелину с обугленной кожурой и, перекатывая её в ладонях, чтобы не обжечься, начинали чистить, вдыхая аппетитный аромат печеной бульбы.
Но костры на огородах имели один недостаток.
Ботва картофельная, которую мы стаскивали в одну большую кучу, была уже сухой и прогорала очень быстро, а жаркого пепла - именно того, в котором и пекся картофель, было мало.
Тогда некоторые односельчане придумали: надо принести со двора несколько брикетов торфа и добавить в костер.
Торф горел очень медленно, зато тлел долго. Как раз то, что нужно.
Через одну хату от нас жила семья моей крестной.
Её муж Митрофан вернулся с фронта сильно контуженный, потерявший слух. Крестная - Доничка - могла только кричать, чтобы он что-то услышал.
Митрофан был одним из первых, кто вынес торф на огород.
Но он же был единственным, кто догадался, когда костер затухал, собрать остатки торфа в кошель, снести его и с огорода и поставить "под сарай".
Надеюсь, что вы уже поняли, что происходило дальше...
Помню, что кто-то в середине ночи громко стал стучать в окно и кричать: "Пожар! Пожар!".
Мои родители мигом вылетели из хаты, а мне мама наказала остаться на месте.
В окошко я видело зарево, которое разгоралось неподалеку,
Стоял невообразимый крик, стучали ведра, лопаты, кто-то подавал какие-то указания и т.д. и т.п.
Конечно, я, маленькая девочка одна в ночном доме, с такой бедой, что шла и нас, лежала, спрятавшись под одеялом ни жива, ни мертва.
Но старалась уловить все звуки: что с пожаром, где горит.
Утром вернулись родители.
Оказывается, у соседа МИтрофана - через дом от нас, разгорелся торф, перекинулся на сарай, а затем и на хату.
Произошло это уже за полночь.
И тут кто-то увидел или почувствовал разгорающуюся трагедию.
Побежали по селу.
Тотчас вышли сотни людей: стали заливать водой из реки и колодца крышу их дома и соседского.
Одна женщина по имени Мара, ее в селе звали богомольной, пришла с иконой, стала с ней с нашей строны и начала громко молиться...
В общем, к утру отстояли часть крыши домика Митрофана, и наши хатки, в сторону которых дул огненный ветер.
Вот, думаю: кто-то же мог сказать, что тушить не надо - затратно, само остановится, когда сгорит.
Думаю, как чудовищно это могло прозвучать в то тяжелое, голодное, нищенское время. Да, впрочем, как и в любое другое, даже в сытное и счастливое.
А теперь, видно, от богатства или чего-то другого мы запроосто произносим эти слова - и ничего-с, безответственно горим...
Кто и кому дал это право: решать, что тушить пожар - затратно, дорого? Кто? Кому? По какому праву?
Даже тогда, когда только начиналась катастрофа, когда пожар был ещё локальным...
Когда я училась в школе, нас учили гордиться богатством России - тайгой.
Учителя говорили, что тайга спасает мир, так как это легкие планеты.
Что там удивительный животный мир.
Что тайга - это уникальный подарок природы, что его надо беречь.
И ведь - берегли!
И. Последее.
Не знаю, как для кого.
Для меня с тайгой погибает та детская гордость за уникальность Сибири.
А, значит, и страны.
